Потонули в любви мои братья по духу и прозе

из которой рождались стихи на нездешнем морозе,

короли афоризмов, джазовые аристократы,

для которых я, кажется, так и не стал младшим братом.

Чья-то кровь с молоком еще бродит у царственной бронзы

по фольклорным названьям кофеен, харчевен, и - снов.

Я - ничей. Я - случайный снежок, уцелевший под солнцем,

позабывший значенье Бог весть где затверженных слов.

Поднимались стволы. В перекрестьях - и сердце, и струны.

И мелькали в досье Кришна, beatles, и даже Иисус.

И тянуло коричневым тленом вдоль улиц неюных,

и, сжимая гитару, я думал, что скоро проснусь.

Уцелевшие руки - в исколотых, сросшихся венах -

наливались теплом, покидали колючие стены;

безымянные пальцы вплелись в золотые объятья,

и сквозь грустный туман - улыбались мне старшие братья.

А потом - наши песни играл королевский оркестр.

Лишь тому, за что жили мы, в них не оставили места.

Снова золото было: во рту, на ушах и в карманах.

Позже тех златоустов я видел среди наркоманов.

Я бегу, я стараюсь услышать обрывки мелодий,

запах нашей весны среди лихо звучащих пародий,

все пытаюсь словить недозволенный кайф ностальгии:

у божественной бронзы и лица и песни - другие...

Я и сам потонул - отворяющий многие двери -

в невозможной любви, или в том, чему больше не верю,

в одиночестве или безумьи отчаянья певших.